В Китае, в масштабах всей страны, люди выступили против жестких карантинных мер по борьбе с коронавирусом. Вскоре на протестах появились и политические лозунги.
Неэффективная бюрократия
В июне пассажиры скоростного поезда Шанхай-Пекин, пользование которым предполагает высокий социальный рейтинг и уровень доходов, не смогли добраться до места назначения. Карантинные работники в защитных костюмах объявили, что все пассажиры отправятся в карантин, поскольку один из них был связан с кластером Covid, и возможно, уже заражен им. Контакт с Covid был установлен в результате анализа данных с камер наблюдения и геолокации. И пассажиров отправили автобусами в изолятор.
Случай для Китая был почти рядовой – почти, потому, что подозрительного пассажира, который, возможно, и не был болен, не отсеяли при посадке. Такие драконовские меры — часть карантинной стратегии “ноль Covid”, принятой в Китае. Сам председатель Си Цзиньпин неоднократно заявлял, что никакой другой путь неприемлем, хотя остальной мир учится жить с Covid, удерживая карантинные мероприятия на минимальном уровне. Но Китай остается последней крупной экономикой, использующей тактику жестких и массовых карантинов.
Причиной тому страх, пронизавший все китайское общество. В то время как рядовые китайцы боятся уронить свой социальный рейтинг, скатившись в низы, руководство КПК, ощущая, что его “Мандат Неба” сильно просрочен, боится любых потрясений и социальных протестов. А чиновники, зажатые между Небом КПК и народной землей, боятся и гнева начальства, и бунта в низах, и во всех случаях предпочитают перестраховаться.
Скученность населения в больших городах порождает у местных властей ужас перед любыми эпидемическими вспышками, которые могут принять огромные масштабы за очень короткое время. И жесткие меры в такой ситуации оправданы, если они рациональны. Но китайские меры избыточны и иррациональны, напоминая ритуальные жертвоприношения. Их жертвы, не только экономические, но и человеческие, стали чиновничьим приемом, позволяющим подстраховаться на случай, если ситуация все-таки выйдет из-под контроля. Жертвы, принесенные на эпидемический алтарь, позволяют заявить: “посмотрите, я делал все, не щадил никого, и не виноват, что обстоятельства были сильнее меня”.
Бюрократическое безумие “ноль Covid” бьет по экономике и порождает напряженность в обществе. Сдача теста каждые три дня для подтверждения права на выход из дома и перспектива оказаться взаперти очень нервирует горожан. Ведь потеря работы, отсуствие денег, продуктов, лекарств, и даже прямая угроза их жизни никого не будет интересовать.
Конечно, чаще всего все как-то обходится. Но 24 ноября в городе Урумчи не обошлось, и при пожаре в многоэтажном доме из-за заблокированных выходов десять человек погибли, а еще девять пострадали. Власти привычно стали все отрицать, но в Китае тоже есть соцсети, а цензура не всесильна и неповоротлива. И случай в Урумчи стал детонатором протестов, быстро охвативших….что, весь Китай?
Нет, конечно, не весь. Протесты сосредоточены в крупных городах, но эти города рассеяны по всему Китаю. Крупнее город – жестче карантинные меры, больше накипело у жителей, больше протестующих. Много ли протестует? Десятки тысяч, что, по китайским масштабам не так уж и много. Но за их спиной десятки миллионов недовольных, и они могут примкнуть к протестам, если власть не переломит ситуацию в свою пользу. Ведь недовольство копилось годами, и в скрытые, в иносказательной форме протесты, не по поводу именно “ноль Covid”, а в связи с тупиком, в который уперлось китайское общество, вовлечены миллионы людей. А десятки миллионов им в глубине души сочувствуют, хотя и помалкивают. А сотни миллионов если и не сочувствуют, то ощущают, что что-то идет не так. Covid – пустяк, хуже, что КПК не справляется с управлением страной, но не желает делиться властью, загоняя Китай в тупик неомаоизма.
Китайская экономика пребывает в кризисе по общемировым причинам, но по ней прилетает и дополнительно. Поскольку КПК, во главе с Си Цзиньпином, шаг за шагом ограничивает экономические свободы, загоняя бизнес в очередь к кассе для пожертвований на “социализм с китайской спецификой”. Это порождает серию уже внутрикитайских кризисов, самым крупным из которых стал кризис застройщиков. Их задолженность по кредитам на конец второго квартала 2022 года достигла трети ВВП КНР в связи с падением спроса со стороны потенциальных покупателей. А спрос упал потому, что все меньше семей могут позволить себе покупку квартиры, хотя цены на недвижимость пошли вниз, а Народный банк Китая снизил ставку по ипотечным кредитам до исторического минимума.
Кризис на рынке недвижимости ударил по небольшим банкам, работавшим в сельской местности, с небольшими аграрными предприятиями. Здесь масштабы уже сложно оценить, поскольку власти избегают обобщений, сообщая о частных случаях, по классической формуле “если кто-то кое-где у нас порой” и о сотнях тысяч пострадавших. Со статистикой по горячим темам в Китае всегда было сложно, а в последние годы ее просто нет. Причем есть обоснованное подозрение, что и в закрытом доступе ее нет, во всяком случае – нет правдивой. А значит, и Си Цзиньпин имеет смутное представление о происходящем.
Нельзя сказать, что все в Китае сегодня плохо, но ситуация крайне сложная и требует аккуратного разруливания, поскольку в противном случае может скатиться уже к катастрофе. А командно-авторитарная КПК оперирует только грубыми инструментами. И это удается ей все хуже, поскольку сложность и многоуровневость китайской экономики, интегрированной в глобальные структуры, а следом и всего китайского социума, тоже огромного, сложного и противоречивого, непрерывно растет.
Как копилось недовольство
Разгром протестов на пекинской площади Тяньаньмэнь в 1989 году стал самым известным эпизодом в войне КПК против порабощенного ей народа. Но не единственным. КПК проводит репрессии непрерывно, с момента прихода к власти и до настоящего времени. Меняется масштаб, лозунги, непосредственные задачи, но не меняется общий принцип: выпиливание всех, у кого хватает дерзости протестовать. В жесткие годы – физическое уничтожение. В мягкие – маргинализация, в первую очередь – экономическая. Важнейшая задача КПК – превратить весь народ в полтора миллиарда кубиков Лего, которые партийные боссы могли бы собирать по своему усмотрению. И эта задача в известной степени решена, а где не решена – интенсивно решается.
Чтобы такая система начала массово выпускать кривые кубики, она должна быть повреждена очень существенно. Верно и обратное: большое число граждан, не желающих принимать предписанную им социальную форму, говорит о глубоком кризисе. Хотя такие граждане могут и не протестовать активно, по меньшей мере, на первых порах.
Кроме того, КПК, стремясь обеспечить технологическое развитие Китая, оказывается на тех же качелях, что привели к событиям 1989 года. Тогда реформы Дэн Сяопина уперлись в потолок партийного авторитаризма. Экономические свободы, по мере их расширения, всегда порождают запрос на свободы политические. Но в обществе, где есть политические свободы, КПК попросту не нужна. Это порождает острый кризис, в который немедленно втягивается молодежь.
Молодежи нужно завоевать свое место в социуме, отчего она всегда социально активна и всегда относится к уязвимой категории населения. В кризисном обществе эта уязвимость возрастает на несколько порядков. Так, сочетание экономических трудностей с быстрым старением населения в современном Китае замораживает смену поколений во всех сферах деятельности, блокируя социальные лифты. Никогда еще китайские ВУЗы не выпускали столько специалистов и никогда безработица среди них не была столь высока, составляя 20% в среднем по всему Китаю. Но и эта цифра не отражает реальности, поскольку речь нередко идет об устройстве на низкооплачиваемую работу не по специальности.
Крах рынка недвижимости тоже стал ударом по молодежи, поскольку собственное, а не съемное жилье – неотъемлемая часть китайской ментальности. Для молодых людей, если им не помогают родители, покупка недвижимости сегодня невозможна. Арендные ставки тоже выросли, особенно в крупных городах, с лучшими карьерными перспективами. Все усилия перестали приносить зримый результат, и в Китае вошло в моду движение отказников от попыток выстроить карьеру.
Оно получило название Tang ping (躺平) – “остаться лежать”, освободившись от моделей успеха, навязаных традицией и авторитарной властью, и ограничиваясь минимумом. Лежание – процесс индивидуальный. Он не предполагает коллективных действий. Напротив, для него характерно самоустранение из коллектива. Но сторонников Tang ping объединяет общая жизненная стратегия, и они находят друг друга, делясь рецептами минималистичного выживания. Tang ping бесит китайские власти, но не нарушает никаких законов. Можно, конечно, запретить ношение маек с иероглифами 躺平 – но что делать с теми, кто их носит? Конфисковывать майки прямо на улице — не набегаешься.
Власть бессильно скрипит зубами, выдирая упоминания о Tang ping из китайского интернета и продвигая контрнарративы с призывами усердно работать ради будущего страны — но без особого успеха. По данным платформы Weibo, которая провела опрос с 28 мая по 3 июня, 61% из 241 000 респондентов заявили, что поддерживают идеи, продвигаемые Tang ping, пусть и без майки с его символикой.
Но Tang ping не только одерживает верх над официальной идеологией. Он радикализуется. Из него выделилось течение Bailan (摆烂) — “пусть сгниет”, призывающее не просто к снижению амбиций, а к уклонению от любой общественной или служебной активности в рамках возможного. Bailan как стиль жизни, со своей символикой и арго стал популярен даже среди молодых партийных руководителей, на первый взгляд вполне успешных. И он тоже — не предел огорчения для китайских властей. В рядах Bailan оформляются группы, призывающие к активному сопротивлению, под лозунгами “разбить горшок” (破罐破摔) и “мёртвые свиньи не боятся кипятка” (死猪不怕开水烫).
У властей нет инструментов для ответа. Сослать Bailan в полном составе на перевоспитание в сельскую местность, как при Мао, они не могут. И едва ли смогут, поскольку сельская местность в Китае уже не та. Вместо разгона Bailan можно получить миллионы его новых сторонников, а следом институализацию движения, с появлением ярких лидеров с политическими лозунгами. Отслеживать сторонников Bailan и снижать им социальные баллы, можно, но… Во-первых, не всегда есть к чему придраться. А во-вторых, такие попытки были. И неизменно вызывали шквал издевательских комментариев в соцсетях, слишком большой, и слишком иносказательный, чтобы с ним что-то можно было поделать. Особенно повеселила Bailan кампания по организации системы психологической помощи: мол, такая позиция – это все детские травмы, результат негативного самовнушения “я не могу это сделать”. Число популярных мемов пошло на сотни. Над майским призывом Си Цзиньпина к молодежи “установить великие идеалы” и “включить личные цели в более широкую картину” в соцсетях тоже изрядно иронизировали, хотя и осторожнее. Но, тем не менее, и Си Цзиньпина не обошли стороной.
Так будет ли новая Тяньаньмень?
И вот на эту, уже подготовленную для протестов почву, когда все раздражены, во-первых, безумными карантинами, а во-вторых, общим ощущением тупика, падает новость о пожаре в Урумчи. Позиция местных властей, отчаянно пытающихся все замести под ковер, добавляет раздражения. В Пекине власть сохраняет величественное выражение лица, делая вид, что все идет по плану. И тогда у нескольких десятков тысяч людей лопается терпение. Они выходят на улицу. А поскольку, неспособность власти справиться с ситуацией, не только с Covid, а вообще и в принципе, для всех очевидна, появление лозунгов “Си Цзиньнин, уходи!” и “КПК, уходи!” неизбежно. Их даже не нужно выкрикивать или писать, все и так знают, о чем идет речь. Достаточно показать белый лист бумаги, что протестующие и делают.
Что делают в ответ власти? Оказывают негласное давление на поставщиков и продавцов белой бумаги в формате А4, и те изымают ее из продажи. Нет, ну не прелесть ли эти китайские коммунисты?
Правда, на следующий день, почитав комментарии в соцсетях, власти дают ход назад и вбрасывают версию, что это была инициатива самих продавцов. А цензоры в соцсетях начинают работать по 20 часов в сутки, выдирая все упоминания о протестах, чтобы ничего не просочилось за границу. Но поскольку цензоры не в силах вручную пересмотреть все посты, а системы фильтрации можно обмануть, то через твиттер и инстаграмм все прекрасно просачивается в виде скринов и возвращается обратно — уже с комментариями китайской диаспоры. Которая тоже сильно недолюбливает КПК – по крайней мере, существенная ее часть. И рада случаю, когда ее, родную, можно как следует долюбить.
Власть пинает цензурное ведомство, и цензоры начинают спамить порнографию, пытаясь утопить в ней поток информации о протестах. Граждане увлеченно создают на основе этой порнографии издевательские коллажи, все становится еще веселе, а протесты тем временем не прекращаются. И власть начинает медленно, боясь показаться проигравшей, сдавать назад, ослабляя карантинные меры.
Пока все развивается так. Но дальше-то что? Отказ от “ноль Covid” в пользу более адекватных методов, не решит остальных проблем. Недовольство “ноль Covid”, повторяю, не причина протестов, а последняя капля, после которой все, что копилось годами, вылилось на голову КПК.
Можно навскидку предложить десяток стратегий, которые, по меньшей мере, обнадежат население, и дадут шанс на смягчение проблем в обозримом будущем. Но у этих стратегий есть общее свойство — они вытаскивают на свет суть КПК, древнего маоистского динозавра, живущего в закрытом парке Юрского периода и пытающегося оттуда править миром. И тут уже, как ни крути, все дороги ведут к новой Тяньаньмень.
Не обязательно прямо сейчас, вовсе нет. Сейчас, скорее всего, власти КНР смогут мало-помалу пригасить протесты. Тем более, что у них нет лидеров. Но в перспективе Тяньаньмень-2 неизбежна. “Социализм с китайской спецификой” изжил себя. Рецепты выхода из тупика без адекватной теории не срабатывают, а невозможность конструктивно критиковать марксизм-ленинизм-маоизм низводит социальные исследования, щедро финансируемые при Си Цзиньпине через Национальный фонд социальных наук, до уровня богословского спора. Ситуация ходит по кругу, и сейчас, после полувека блужданий, снова пришла к маоизму, пусть и с поправкой на высокий технологический уровень. Но примитивный маоизм несовместим с высокими технологиями, и нужно выбрать что-то одно. Си Цзиньпин, получив в КПК абсолютную власть, сделал выбор в пользу авторитарных методов управления. Но с ним согласны не все граждане Китая, и число несогласных растет. И лидеры среди них неизбежно появятся, хотя, вероятно, не такие, каких мы, по привычке, ожидаем. К примеру, лидером демократической революции может стать аппаратно распределенный ИИ, снабженный набором симпатичных лиц и голосов. А новая Тяньаньмень может случиться не на площади, так что раздавить ее танками будет трудно. Все же в Китай очень насыщен современными технологиями, по меньшей мере, в мегаполисах, где, собственно, революции и делаются. И эти технологии, несмотря на виртуальность, зримо влияют на реальность Китая. А самое главное, в Китае есть граждане, а не одни только холопы КПК. Словом, у китайцев, скорее всего, получится. Хоть и не завтра — но получится. Потому что Китай вам не Россия.
Источник: Сергей Ильченко, «Деловая столица»
